Возвращаемся в весну, и третью декаду апреля, такую же солнечную и тёплую, как весь месяц прямо с первого числа. Поскольку пишется это сильно позже, то уже знаем, что будет дальше – идиллия закончится, буквально пары дней не хватит до начала мая. И тоже уже знаем, что такая ситуация парадоксально повторится в сентябре – тоже будет целый месяц тепла, а апрель по положению солнца на небе приблизительно и соответствует сентябрю – месяцы находятся на одинаковом расстоянии (плюс-минус одна декада) от летнего солнцестояния. Формально понятно, что тепла Солнце отдает приблизительно одинаково в эти месяцы, но всё равно удивительно, что так получилось. По названию этого поста извините за пошловатое заимствование из Пруста, но тут оно прямо точно описывает происходящее – магнолия расцвела раньше обычного и очень обильно, а это такой внушительный купол белых цветов, в самом прямом смсысле сень – и сиди себе под этой сенью в облаках довольно странного аромата и думай о том, как удачно однажды давным-давно подцепил саженец нездешнего растения.
Начнём всё же не с магнолии, а с ещё одного чуда – цветущей ивы. Иву эту мне давным давно продали за альпийскую, но это, конечно, не имеет отношения к этому растению, ива альпийская это совсем не то, и хотя не бывает некрасивых растений, но бывают растения ещё более очень красивые, чем другие очень красивые растения. Вот тут так и получилось, и мне опять повезло, типа, обманули, но в мою пользу. Покупал я её за серебристые сильноопушенные листья, издалека сильно напоминавшие оливки – ну вот есть у нас, северных людей, эта странная тяга завести у себя в саду что-то смахивающее на южное, и чтобы росло просто так. Вместо баобаба обрежем посильнее старую грушу, будет похоже, но только она поросль гонит как ненормальная, и на баобаб оказывается похожей только зимой сразу после обрезки – такой зимний баобаб, зажмурьтесь получше и представьте, что это не снег лежит, а пески – ой, чур меня, на чёрта мне эти пески, давайте обратно снег.
А эта ива как раз не подводила в первые годы – серебрстая узкая листва, очень красиво, прямо оливка, масло будем делать прямого отжима. Но главное оказалось не в листьях. А в том, что цветёт она совсем потрясающе, ну, то есть, это нечто реально невероятно красивое и оригинальное, куда там вашим оливкам, не нужны мне оливки, а масло купим – соцветия-серёжки нескольких форм, некоторые серебристые, некоторые с кирпично-красными рыльцами (я думаю, что это именно рыльца, но хорошо бы однажды получше разобраться в структуре соцветий) – фантастическое зрелище, хотя и очень кратковременное. Что это такое я разобрал сильно не сразу, но по многим признакам похоже, что это Salix candida – с русским термином проблема, candida значит белая, но у нас есть широко распространённая Salix alba, тоже белая, и поскольку она местная, то имя забрала законно и отдавать не будет. Есть ещё с опушенными листьями Salix lanata – Ива шерстистая, но такая у меня была давным давно, у неё листья намного шире, и цветёт она проще. Насколько я понимаю, этот вид ивы имеет происхождение с американского континента, в Евразии в дикорастущем виде не встречается, поэтому – хорошо бы проверить, но надо раздобыть соответствующий том Флоры СССР – у нас нет узаконенного русского названия. Среди названий на других языках очень удачно английское (точнее американское) народное sageleaf willow – шалфеелистная: листья действительно дико похожи на листья шалфея, но и тут беда – есть другая шалфеелистная ива, растущая на Пиренейском полуострове, и там это именно не народное, а научное название. Ладно, не знаю что делать и как это называть по-русски – давайте обзовём кандидой. Так вот, завёл я её давно, она привитая как раз кажется на нашу белую, растёт очень медленно и первые десять лет это была очень маленькая такая подушечка. А потом она начала болеть, там точно была ржавчина и ещё другой гриб, на ослабленное растение повадились насекомые, чёрная тля и прочие. Ржавчину ива скорее всего подхватила с лиственницы, которая над ней прямо нависает, ну и что ж теперь – лиственница тоже роскошная, плакучая Кемпфера. Стали отмирать ветки, листья уже в июне превращались в жалкие грязные лохмотья, цвести она почти совсем перестала – в общем, дело шло к тому, что я её потерял бы и очень скоро. Но несколько лет назад решил попробовать вытянуть и методами “без химии” (химия там не помогало, фунгициды вообще очень плохо справляются с ржавчинами, а тут еще и что-то явно проникающее в побеги). И да – получилось! Но надо было заниматься регулярно, поэтому ничего не получалось, когда сад был садом выходного дня. И вот пришёл ковид, а с ним и полное лето в саду. Как раз в первый год ковида я начал её выхаживать, стало получаться, на третий результат уже был неплох, а в этом году она в полной силе, цветёт, распускается, глаз оторвать невозможно, настолько это красиво. Как я её выхаживал расскажу как-нибудь отдельно, но теперь она настолько хорошо припустила, что придётся её на следующий сезон обрезать и сильно – у меня тут места нет для ещё одного солидного дерева.
Совсем необычный апрель разбудил и магнолию, и уже 19-го августа шерстяные чехлики стали понемногу разъезжаться по шву, показывая – показывая нечто, что слегка сначала разочаровало. Дело в том что магнолия у меня давно, и я уже отлично знаю, что от неё ждать. Если за зиму температура ни разу не падала ниже -30º или не держалась ниже -25º больше недели, то цветки должны сохраниться и распускаться должны белыми лепестками. А если было холоднее хотя бы немного, то первые цветки точно будут ржавыми – они распустятся, но лепестки будут с коричневыми пятнами и в общем не белоснежными, а как сильно несвежие белые тряпки. Эта зима была образцовой, ниже -25º градусов было пару дней всего, так что ожидалось всё белоснежное. Но расходящиеся швы показывали нечто, смахивающее на недельный подворотничок – была такая деталь школьной формы у советских детей полвека назад. Уже 22 апреля распустились цветы первой волны – самые крупные бутоны на концах сильных побегов первого порядка. Стало ясно, что в общем всё нормально, а коричневатый оттенок есть только у некоторых лепестков, вылезших первыми: я полагаю, что дело в том, что у магнолии – а как мы уже выяснили это растение стоит низко в системе эволюции цветковых и имеет немало архаичных черт – лепестки пакуются в бутоны весьма непритязательным способом – их как будто всех туда запихали уже готовые, полностью развитые.
Просто скомкали и запихали, торопливо стянув чехлами. И видимо, те лепестки, которые оказались снаружи этих мотков, и охлаждались сильнее морозными днями, и немного повредились. У более высокоразвитых растений в зиму не уходят готовые цветы, а только почки с заготовками органов цветка, и развитие цветка происходит одновременно с распусканием. Магнолия же прямо всё уже сделала ещё осенью, поэтому если лепестки в бутоне повреждаются, то так мы и увидим покоричневевшие лепестки, и растение ничего с этим сделать не может: не надо было торопиться, но вот Эволюция решила, что и так нормально, а дальше развивать будем уже следующие по уровню развития семейства. Магнолии в Природе – эндемичные растения очень специфических изолированных островных экотопов, которые, видимо, слабо изменились за миллионы лет, ну и смысла дальше что-то там отбирать и совершенствовать не было. Вопреки распространённому мнению, что Эволюция всё время продолжает совершенствовать виды, мы отлично знаем, что в Природе множество существ и организмов, как будто законсервированных, забытых эволюционным процессом. Ну и нормально: при всех странностях, листопадные магнолии всё же великолепны.
В первые несколько дней роспуска магнолия выглядит довольно неряшливо – проблема не только в отдельных коричневатых лепестках, но и в том, что половинки чехликов бутонов некоторое время остаются на цветоножке, создавая довольно неэстетичный фон цветкам – везде такие темно-коричневые тряпочки, как будто цветы наполовину погибли, наполовину распустились. В эти дни возникает даже разочарование – хотели ослепительно белой свежей сени, а получили какое-то недоразумение, вместо ощущение сияющей свежести что-то из области афоризмов Черномырлина – “как всегда”, с грязцой и каким-то ощущением неудачи. Эх! Но проходит несколько дней, цветы продолжают распускаться, и уже все безупречно белые, чехлики понемногу отваливаются – и да, вот он – белый воздушный шар, готовый к полёту. А необычное тепло создало и еще одно новшество – полезли первые листья, чего не было никогда: у листопадных магнолий даже в южных краях сначал цветки , а только потом листья. У магнолии новый облик: молодые листья ее очень красивы, они тоже жамканые, потому что точно так же зимуют скомканые в почках, правда всё же неполностью развитые – поэтому цвет их свеж и очень гармонично сочетается с белыми лепестками и хорошо заметными пучками рыжеватых тычинок. Вот это уже совсем здорово. И небо голубое – под сенью такого дерева точно как в раю (не знаю, не был, сужу по описаниям знатоков, которые видимо были, но почему-то не задержались), да я к тому же на двадцать-какой-то год научился слышать этот странный запах и даже находить его приятным.
Если сойка – персонаж без сомнения комический, то дядел, большой пёстрый, БПД, больше похож на амбивалентного персонажа хорошей детской книжки, такой Пиноккио с крыльями и хвостом, но в красных штанишках и шапочке-скуфейке. Хочется быть хорошим и подавать пример трудолюбия и прилежания, но нет-нет да и бес попутает, стырить что-нибудь захочется. Перестать хоть ненадолго долбить деревяшку, добираясь до добычи неимоверными усилиями, и присоседиться к какой-нибудь халяве – вон, что там зеленухи с чижами уплетают, полечу гляну. Семечки? Белка маловато, но на закуску пойдут. Но и здесь не будет просто сверху клевать, как другие птицы, а ловко прицепится к краю, как будто присел к столику, но сделает вид, что что-то ищет под корой, продолжая своё ремесло, а вот вместо короеда обнаружилась семечка, ещё одна, и ещё одна – выражение лица достаточно лукавое, чтобы обмануться в намерениях доброй птицы. Исследовав все щели и не найдя больше ничего стоящего дятел кратчайшим путём улетает на свое обычное рабочее место на старую сосну через дорогу, которую он усердно обрабатывает уже который год.
Зеленухи же времени не теряют и продолжают питаться оставшимися с зимы семечками. И кажется, что в эти пуза вместятся килограммы. Вон впрочем, прилетел кто-то более стройный: ну ничего, это дело поправимое, были бы семечки, а семечки есть. Надо хорошо питаться, ведь мы боремся за то, чтобы не зеленух называли северными канарейками, а канареек – канарскими зеленухами, впрочем, они скорее желтухи, а ведь у зеленух тоже нет зеленого в оперении. Но они действительно кажутся зеленоватыми, недаром назвали и ведь не только по-русски. Видимо дело в том, что желтые перья соседствуют и немного смешиваются с серыми – но с явным голубоватым оттенком, и зрительное смешение у нас в глазах жёлтого с голубоватым и создаёт это впечатление зелёного. Не птица, а летающий импрессионизм! А вот у примитивной канарейки ничего подобного нет.
Совершенно восхитительное по изяществу растение – джефферсония. Про неё всегда забываешь, хотя она и не эфемероид и листву сохраняет долго, но на фоне других растений её становится не видно уже в мае. Цветение настолько короткое – четыре-пять дней – что можно элементарно пропустить, и тогда уже до следующего года. Вылезает она вместе с поздними первоцветами, одновременно появляются красноватые листья и бутоны. Но когда распускаются цветки, они просто примагничивают – настолько они изящны и необычны по оттенку – чуть-чуть голубого, намёк на розовый (и никакого намёка ни на что больше), матово-фарфоровая фактура, – и тогда уже обращаешь внимние и на очень красивые красноватые необычной формы листья. Цветёт она всего несколько дней, но после неплохо набирает в объёме листьев, но уже просто зелёных, и так будет пока рядом не распустятся более крупные растния и не закроют ее. Хорошо бы, чобы она разраслась получше, но не уверен, что это получится. В природе это растение тенистых лесов, тоже не очень настырное. В этом году распустилась она 20 апреля, и уже 25-26-го отцвела, серединка цветка превратилась в коробочку с созревающими семенами.
Название джефферсония, как везде пишут, дано ей в честь Томаса Джефферсона, третьего президента США и величественного Отца-основателя. В этом месте у меня возник некоторый диссонанс: а что цветок выбрали под такую монументальную фигуру такой маленький, и если оставить в стороне всяческое снобство, весьма невзрачный – 99 человек из ста пройдут мимо не заметив.
и как удалось разрешить недоумение можно прочитать дальше, если кликнуть сюда
Цветок для больших любителей изысканного. Слабо вяжется с величественным государственным деятелем – ему бы посвятить что-то большое, яркое, ароматное. Или хотя бы сильно шипастое и колючее. И не стоит здесь рассуждать о том, что не царь и не император, а президент демократической страны, где по той же декларации все равны (созданы равными, если быть точнее, а дальше уж как получится, никто ничего не гарантирует). Во-первых, это самые первые годы независимости, буквально первые шаги, и в этот момент никто ещё особенно не думает про демократию, но просто радуются тому, как удалось освободиться и что больше не нужно платить налоги в казну бессмысленного заокеанского монарха. Да и самые демократичные президенты тоже не брезгуют почестями, и вообще, это дань не человеку, а высокому посту и нации. Всё же в герб орла взяли, а не великую синицу. В общем, ерунда какая-то с этим посвящением. Воображение стало подсказывать, что нужно найти того, кто дал такое имя растению, нет ли там каких-то следов политических пристрастий, или наоборот антипатий – специально выбрал нечто невзрачное чтобы как-то унизить великого исторического и политического деятеля. Может быть это америкофоб какой был, иностранный агент, тайно пышаший злобой – вот, думал, сейчас я найду самое невзрачное растение, которое всякий затопчет-не-заметит, и назову с тайным умыслом именем самого знаменитого деятеля. Интересно. Ищем.
Первое, что выясняется – название дано не растению, то есть виду, а всему роду. Род правда, как говорят в ботанике, олиготипный, то есть представленный небольшим количеством видов. Возможно даже всего одним, но сначала разберёмся с родом и с Джефферсоном. Название роду дал американский учёный Бенджамин Смит Бартон (1766-1815), автор первого в США учебника ботаники, вся жизнь которого была очень далека от политики, он изучал лекарственные растения Америки, публиковал статьи и книги, немного преподавал, – был вполне сторонним свидетелем исторических событий, и вряд ли мог догадаться использовать право дать название описанному им растению как политический манифест – не видно там в биографии ничего кроме ученых занятий, что до, что после 1789 года. Есть даже некоторое подозрение, что такие углубленные в исследования люди слабо замечают политические катаклизмы, если только не бывают пронзены мечом воина прямо во время размышений. Собственно загадка разрешается очень просто, ведь вполне доступен номер журнала, в котором и дано это описание и название. Transactions of the American Philosophical Society, том 3 от 1793 года, страница 334, и там Бартон занимается тем, что пытается выяснить, что за второй вид подофилла описал Линней под названием Podophyllum diphyllum – Подофилл двулистный, но не находит никакого другого подофилла кроме того, который всем известен, и ищет дальше.
И вот не с первой попытки, кто-то находит для Бартона в лесах тогда столичного штата Пенсильвании новое растение, которое близко отвечает тому, что описал Линней как еще один подофилл. Бартон предполагает, что великий швед не видел цветков этого растения, а доверился неточному описанию. И вот Бартон и описывает, убеждается, что это не растение рода Подофилл, ни какого-то другого близкого рода, и открывает новый род, назвав его в честь Томаса Джефферсона. Было это в 1792 году, при первом президенте Штатов Джордже Вашингтоне. Джефферсон будет только третьим президентом Штатов и еще нескоро, а сейчас он всего навсего государственный секретарь. И это сейчас госсекретарь США очень большая шишка, творец внешней политики. А тогда, в только что родившемся государстве, мало кем признанном, что за птица госссекретарь – так, чиновник какой-то в Филадельфии. В Штатах ни тогда, ни сейчас никто не испытывал особенного почтения к чиновникам. Но Бартон особо отмечает в своей статье, что ему нет никакого дела до государственной службы Джефферсона, ни до его политических достижений, ни даже до его литературных дарований, а ценит он его как учёный учёного, и выясняется что будущий третий президент США до того как заняться политикой очень уважал науки, в том числе ботанику, участвовал в экспедициях, выступал на заседаниях научных обществ, и там и встречался с коллегами – и ровно эти его заслуги и решил увековечить Бартон. Даже и процитируем: “especially in botany and in zoology, the information of this gentleman is equalled by that of few persons in the United-States” – вот как характеризует Джефферсона Бартон, всё же видимо не чуждый лести, на всякий случай, начальство всё же немаленькое, а вдруг дальше на повышение пойдёт (как в воду глядел!). Но всё же это точно если и лесть, то не только – именно потому что растение, ему посвящённое, сможет оценить только настоящий знаток растений, но не спесивый сановник.
Вот такая разгадка противоречия открылась мне, и очень понравилась. В мире растений нет места чинопочитанию и лизоблюдству (вернее, конечно, есть, но далеко не первое). Но род это понятно, а кто же описал виды, и много ли их, и какой у нас? Бартон конечно же описал и вид, дав ему название Jeffersonia binata. – по очень характерным двойным листьям растения, вот как на искусном рисунке из статьи Бартона. 
Сразу кстати заметим, что на наше немного похоже общими очертаниями, как будто две половинки срослись – но вообще явно не то. Но по какой-то причине это растение ещё раз описывает в 1805 году голландский учёный, основоположник науки о грибах, Христиан Генрих Персон, но немного изменив эпитет, а точнее вернув его к варианту Линнея, как у того был потерявшийся подофилл – получилась Jeffersonia diphylla Bart. В общем, один чёрт, оба эпитета означают почти одно и то же, отмечают двойные листья растения. Растение, заметим, американское, и Персон в глаза его не видел он вообще знаток грибов, а растениями занимается для полноты, ведь до середины 20 века грибы числились среди растний и изучались ботаникой (как и лишайники, и многие простейшие). Под этим названием и осталась в ботанической номенклатуре американская джефферсония.
А та, что у нас, это то же самое? Наше растение обычно называют Jeffersonia dubia, с несколькими вариантами авторов из второй половины 19 века (Benth. et Hook. ex Baker et Moore). Если посмотреть источники, становится ясно, что никто из них в глаза не видел описываемое растение, и вообще это растение не американской и не европейской флоры, а просто они отмечают то, что в коллекциях стало повляться новое растение, по описаниям похожее на джефферсонию Бартона. Поэтому собственно оно и получает эпитет dubia – сомнительная, что-то неопределенное и недоопределенное, а может и вообще мистификация: такого немало было в ботанике особенно в 19 веке, когда ускоренная экспансия и строительство колониальных империй – Британской, Французской, Голландской, Российской – вытаскивало огромные количества новых растений и животных из многочисленных экспедиций, следовавших за войсками завоевателей. Поток наспех собранных гербариев и просто походных описаний был таким, что маститые ученые в столицах империй не успевали всё нормально обработать.
И вот оказывается, что растение, очень похожее на джефферсонию найдено на самом востоке Азии. Первым его описывает русский ботаник Карл Иванович Максимович (1827-1891), очередной балтийский немец в российской науке – ох, как много их, как много они всего сделали для российской науки и образования, – и это ещё один и тоже сильно неординарный. Максимович входил в состав знаменитой миссии
адмирала Путятина в Японию, той самой, в которой участвовал Гончаров, описавший ее в книге Фрегат Паллада. На подмогу первому фрегату как раз и поплыла экспедиция, в которой участвовал Максимович, на втором фрегате Диана. Экспедиция достигла Японии, но там корабль стал жертвой тайфуна, и члены экспедиции, включая Максимовича, были вынуждены надолго застрять в Японии, ещё той, в последние годы последнего сёгуна Токугава, архаичной средневековой стране, закрытой от всего мира. Максимович не терял времени и принялся изучать флору Японии, а затем всё же перебрался в Приамурье и продолжил изучение флоры этого края. Оттуда он привез описания почти тысячи новых растений, среди которых оказалось одно из семейства барбарисовых, но неизвестного рода. Новый род Максимович назвал довольно занятно – Plagiorhegma – плагиорегма, из двух корней, первое означает нечто косое (пусть плагиаторы знают, что они просто косят под настоящих авторов), а второй, очень редкий корень регма означает вскрытие, раскрытие: плод этого растения, сухая коробочка, вскрывается очень необычно таким косым швом. Соответственно, по-русски точно это не передать одним словом, поэтому получилось немного более простое слово и совершенно не передающее настоящего смысла слово Косоплодник – плод как раз вполне симетричный и очень похожий на плод американской джефферсонии, и различаются они именно способом вскрытия.
Так в 1859 году, когда Максимович уже вернулся в Петербург и издал описания найденных растений, появился род Plagiorhegma Maxim. И единственное в роде растение Plagiorhegma dubia Maxim. – Косоплодник сомнительный, эпитет опять означал неполную уверенность в правильности отнесения, скорее всего Ммаксимович не видел цветка из-за мимолётности цветения, и в гербарий, и в описание растение попало без этого.
В последующие пару десятилетий растение появляется в коллекциях ботанических садов Европы и вот ровно тогда в нём узнают джефферсонию, появляется как будто второй вид рода джефферсония, и название джефферсония сомнительная. Судьбы косоплодника и джефферсонии расходятся, так что большинство ботаников привыкает именно к джефферсонии сомнительной, а то, что это другое растений, уже описанное Максимовичем как плагиорегма-косоплодник, знают немногие, хотя и нельзя сказать, что таких не находится. Потом начинается череда нехороших событий, про косоплодник забывают почти окончательно, но ведь нет – в 1920-м в знаменитых садах Кью некто Хатчинсон пишет короткую заметку о том, что он обследовал и американскую джефферсонию двулистную, и азиатскую плагиорегму, и пришел к выводу, что это растения близкие, но не просто разные, а представляющие два разных рода, и даже предложил убрать наконец из плагиорегмы эпитет “сомнительная” и назвать ее по месту обнаружения Максимовичем манчжурской, чтобы была Плагиорегма манчжурская, а по-русски Косоплодник манчжурский (J. Hutchinson Jeffersonia and Plagiorhegma Bulletin of Miscellaneous Information (Royal Botanic Gardens, Kew), 1920, (7), 242-245). Хорошая идея, увы, не закрепившаяся. Так начинают жить как будто отдельной жизнью двойники.
Так получилось, что в декоративном садоводстве как-то не заметили заметки Хатчинсона и по сей продолжают пользоваться названием джефферсония сомнительная, часто путая еще и с настоящей джефферсонией, хотя одного взгляда на эти два растения хоть на картинке, хоть в натуре сразу покажет, что это разные виды, хотя и очень похожие. У американской джефферсонии цветки белые, в них больше лепестков и чашелистиков, другое число тычинок, листья очень характерные, как раз и давшие растению эпитет двулистный – две пластинки, напоминающие почки в смысле органа млекопитающих на одном черешке, чисто зеленые. Плод – сухая коробочка, раскрывающаяся швом сверху. Косоплодник – цветки изысанного голубого цвета с лавандовым оттенком, а листья как раз из одной листовой пластинки, хотя общее очертание немного похоже, и во время распускния бронзовые, что даёт изумительное сочетание с оттенком цветков. Про коробочку косым швом уже знаем. Професстональные ботаники отлично знают именно род и вид косоплодник, и ничего не путают, в чём можно убедиться в отличном ресурсе Плантариум (Plagiorhegma dubium Maxim. // Плантариум. Растения и лишайники России и сопредельных стран: открытый онлайн атлас и определитель растений. https://www.plantarium.ru/page/view/item/28522.html (дата обращения: 25.12.2023)) да и международных регистрах тоже.
В заключение замечу вот ещё что. Косоплодник – растение, природный ареал которого находится на востоке Азии – в довольно узкой плосе прибрежной флоры, но простирающуюся от Приамурья через Корею и Китай. Интересно вот что. Растение это относится к мирмекохории – оно распространяется муравьями – там есть привлекательный для них вырост на семени, из-за которого они эти семена подбирают и тащат к себе в муравейники, по дороге теряя. Известно, что у таких растений очень компактные популяции: муравьи далеко не уходят. Понятно, что время от времени семечко отправляется в более далекое путешествие на лапах животных и птиц, просто сильным ветром или потоками воды – так может образоваться далекий очаг новой популяции. Такие популяции всегда будут очаговыми и обособленными, и при довольно большом по протяженности ареале, кажется неизбежным, что создались бы изолированные популяции, а это очевидная причина возникновения разнообразия, образования разновидностей и видообразования. Но нет – кажется, что существует какая-то причина необычайной устойчивости фенотипа – никаких серьёзных отклонений от образца, никаких разновидностей, никаких родственных видов. И такая же история с американской джефферсонией – там тоже весьма обширный ареал, та же мирмекохория, и тоже только один вид без существенных вариаций. Оба рода остаются монотипными, с одним единственным видом. Пролить свет на это могда бы геномика, но это слишком малозначительные в смысле цивилизации растения, чтобы ими заниматься серьёзно. Когда-нибудь дойдут руки и до них, и мы, по крайней мере, узнаем, был ли у них общий предок. А похоже, что так, ведь ареалы растений находятся по две стороны от океана, ародство североамериканской флоры с восточноазиатской хорошо известно, и восходит к тем временам. когда эти части входили в один континент, а это было не так давно, и флора покрытосеменных была уже высокоразвита и многочисленна. И тогда именно косоплодник ближе к эволюционному предку, чем джефферсония – они разошлись когда разошлись континенты, и с тех пор всё же накопили значительные отличия, но на это ушло много десятков миллионов лет.
Итак, нет у нас никакой джефферсонии, и третьего президента США можно не беспокоить. Наше растение это Косоплодник, описанный Максимовичем во флоре Приамурья, а эпитет сомнительный хотелось бы поменять, но нет у нас на это никаких прав. Буду впредь называть косоплодником Максимовича.
Синие и голубые первоцветы всё ещё преобладают в гамме. Так долго цвести, а в общем получилось так, что с первых дней апреля до последних изобилие пролесок, хионодокс, крокусов, сетчатых ирисов, да и пушкиний, коль скоро мы различаем в них голубой тон создается тем, что в саду есть более и менее открытые участки, и тем, что во многих местах снег уходил долго, и поэтому когда в одних местах отцветало, в других только зацветало. Получился интересный эксперимент – можно ли растянуть цветение первоцветов на целый месяц. Раньше ведь такого никогда не было – минимум первая декада апреля всегда была слишком холодной и снежной. Посмотрим в этом сезоне как распределится цветение.
Среди изобилия сибирской пролески, которая за пару десятилетий расползлась почти по всему саду, я вдруг заметил нечто особенное: вроде пролеска, да не та. Действительно, это оказалась очень изящная пролеска двулистная – Scilla bifolia L. с цветками, обращёнными вверх. Очень мило, но я точно никогда её не сажал – откуда она? Видимо, затесались луковицы к какой-то другой культуре, не знаю к какой, но обследоване сада выявило несколько растений очень далеко друг от друга. Загадка, но приятная.
Сага о солсберецком милоцветике
Так что же там не так с названием этого растения? Вот полюбуйтесь, например, на описание в википедии. Там прямо сказано, что родовое название Eranthis происходит от корня Er – весна, и anth – цветок. А очень распространённый видовой эпитет – hyemalis – значит “зимний”. Получается Весенник зимний. Но это явно составителей русской ботанической номенклатуры укололо, и вместо зимнего в русском названии стало “зимующий”. Весенник зимующий. Простите, а что в нём зимующего? По характеру роста это обычный весенний эфемероид. Или же по-другому геофит – но таковы вообще все травянистые многолетники наших краёв, зимующие в виде подземных луковиц, клубней, корневищ и так далее. Кончилась зима, выходит стебель с одиночным цветком. Распускается, через неделю отцветает, одновременно вытягивается и увеличивается, даёт семена и через месяц самосеется и исчезает. Так все многолетние растения надо называть зимующими. Но латинский эпитет всё же не “зимующий”, а именно “зимний”, “зимующий” появился у нас, как естественная реакция на неуклюжее сочетание весенник-зимний. И в мягком климате Европы, где это растение распространено и в дикой флоре, и в культуре оно цветёт именно зимой – бесснежной европейской зимой, часто уже в феврале. Мы, люди севера, можем криво усмехнуться и заметить, что у них там в европах что осень, что зима, что весна, сам чёрт не разберёт, всё одинаково. Э, нет, не одинаково, и любой европееец элементарно отличает свою зиму от весны. Даже я, хоть и не европеец никакой, а простой советский человек, тоже элементарно отличаю европейскую зиму от европейской весны. Эрантис там цветёт именно зимой, поэтому эпитет hyemalis – именно зимний. Да, но название-то, как нам сообщают буквально все, всё равно от корня er – весна.
В этом месте сомнения начинают сильно увеличиваться. А что за корень такой, что-то я никогда не слышал про другие слова с этим греческим корнем. Правда весна так называлась у древних греков? Обычно у греческих корней куча слов производных во всяких ботанических и зоологических названиях. А тут что-то больше ничего не попадается. Ищем корень, как там весна у древних греков? В древнегреческом это εαρ – похоже (в древних языках нет дифтонгов, поэтому это не совсем слитное -эр-, но похоже), тем более, что еще немного поиска, и выясняется, что в аттическом диалекте языка это именно ηρ – эр, впрочем это фактически одно и то же, а произношение древнегреческое не будем тревожить, не слышал его никто, только ученые могут как-то его реконструировать. Если немного поусерднее поискать, всё же находятся растения с названиями, включающими этот корень и точно с значением “весна, весенний”. Это целый рода в семействе подорожниковых – Эринус (вот это точно был бы весенник, ничего больше в названиии нет, а название дал сам Диоскорид, но для нас это растение неродное, хотя и вполне встречающееся в культуре на альпийских горках, и даже семена в продаже бывают вида Эринус альпийский). И ещё на тех же горках часто встречаются растения рода Драба из капустных, у некоторых признано синонимическое название Erophila – что-то типа веснолюбки, особенно хорошо смотрится Erophila verna, что значит веснолюбка весенняя – весны не бывает много, и в одном названии можно соединить и греческое, и латинское слова для этого времени года. Есть еще и насекомые с таким корнем и тоже с явным смыслом весны. В общем, вроде нет проблем и толкование Эрантиса как весеннего цветка начинает казаться совершенно очевидным.
Но нет, что-то опять колет… Весенник зимний! А осенника летнего у вас нет? А что за человек такое название дал, кстати? Может дурак какой, назвал просто от дури, а нам голову ломать…
Человек оказался весьма непростой, точно не дурак, хотя себе на уме сильно. И здесь ещё одна занятная вещь выплывает ещё до человека. Вот, у большинства обычных для флоры растений есть научное название, а есть народные, обыденные, в разных языках и даже диалектах разные – разбирать их всегда большое удовольствие. А тут смотрим – какой язык ни возьми, везде eranthis. А простые люди-то как это называли? Выйдет весной деревенское дитя за околицу, нарвёт жёлтеньких цветочков, сплетёт веночек – и к матери – что за цветочки, малые дети везде любопытные, пока в школу не начнут ходить. А мать, такая, вытерев натруженные руки о передник и отвернувшись от коровы – о, да это же настоящий Эрантис хиемалис, детка. Во как!
Совсем неправдоподобно. Немного порывшись, выясняем, что цветок это знали задолго до того, как ученые ботаники озаботились описанием, и называли как-то типа зимнего аконита – листья похожи, а цветет зимой, и так мимолетно, что трудящийся человек из простого народа вряд ли имеет много шансов обратить на него внимание, поэтому и неувязка – по виду цветов с аконитом это сложно перепутать, но кто же часто видел цветы эрантиса, а листья торчат долго и действительно немного напоминают аконитовые. И у аконитов уже полно народных названий.
Хорошо, согласились, заодно заметили, что цветок все же и в народе с зимой связывали, а не с весной. И переходим к человеку, давшему название, тому самому Salisb. в научном названии растения Eranthis hyemalis Salisb. – это сокращение от Salisbury – Солсбери. И начинается тут настоящая солсберецкая история, но почти без жертв и даже без шпиля. Описал растение английский ботаник Ричард Солсбери. Человек это был крайне дотошный и аккуратный, но имел несколько недостатков. Был высокомерен, имел несносный характер, терпеть не мог Линнея и его систему, и в своих статьях на каждой странице шпынял великого отца систематики, упрекая того в поверхностности, а его систему – в полной несостоятельности. Ничего особенно криминального в этом нет, систематика растений Линнея действительно очень сырая и схематичная, ее очень сильно дорабатывали и перерабатывали уже последователи, но в Англии конца 18-го века Карл Линней был в большом почете, множество учёных мужей бросились описывать растения и находить им место в систематике, и коллеги ботаники не жаловали Солсбери за такое отношение к классику и отцу-основателю. И в качестве ещё одной забавной детали про “их нравы” заметим, что поливать грязью Линнея Солсбери умудрялся не где-нибудь, а в Журнале Линневского Лондонского общества, и ничего, печатали, так у них до сих пор принято – редактору может не нравится ни автор, ни статья, но если она написана по правилам и по делу, отказать в публикации невозможно, потому что это было бы преступлением перед наукой, ведь в статье может сообщаться нечто чрезвычайно важное. Но самого автора сильно не любили. Не любили, но печатали – имел право, человек учёный, делом занят, растения описывает мастерски. И всё было бы отлично, но однажды он сильно подставился – в одном из сочинений Солсбери был найден плагиат из сочинения другого видного английского ботаника Брауна, которого как раз и любили, и уважали. После этого Солсбери было отказано в признании, его труды были вычеркнуты из научного оборота, сам он стал изгоем, его не только перестали печатать, но и негласно решили не пользоваться теми его трудами и описаниями, которые вышли до этого конфуза. В общем, современная культура отмены вовсе не сейчас родилась – это ведь ровно такой же случай, как когда актера задним числом вырезают из уже отснятого фильма. Не будем слёзы лить, плагиат вещь плохая, хотя понять, как мог вполне квалифицированный человек так подставиться, ведь текст он передрал у одного из столпов английской науки о растениях, все сочинения которого были на виду. Что-то в этом есть странное, но уже невозможно понять, кто тогда кого подставил, возможно, ему так отомстили за дурной характер и непочтительное отношение к Отцу систематики.
И только когда он умер в 1829 году, коллеги-ботаники стали разбрать его наследие, и поняли, что Солсбери так тщательно и аккуратно описал множество растений, что выбросить его труды означало бы что все это надо делать заново, и это тоже очень нехорошо. И в этом месте опять всплывает подозрение, что человека просто подставили, и потом немного совесть заела. Все понемногу оттаяли, заслуги признали, раскаялись, и чтобы как-то загладить вину даже предложили дать имя Солсбери такому знаменитому и уникальному растению как гинкго. Очень мудрая мысль, между прочим, ведь слово гинкго никому ничего не говорит, это вовсе не реликт, современный растению, а просто странное заимствование из восточных языков, да еще и с глупой ошибкой, случайно укоренившееся в обиходе. Можно было бы выкинуть без сожаления, тем более что язык сломаешь произносить что по-английски, что по-русски (вот кто сходу помнит, оно гинкго или гингко?! – второй вариант выглядит хоть немного, но приятнее и удобопроизвносиме, но правилен первый). Скорбящие коллеги предложили переименовать гинкго в… Солсберию. Ну, тут только шпиля не хватает, но увы, название не прижилось и мы так и выговариваем это гинкго (если кто помнит, как звали лошадей-интеллектуалов у Свифта, то это хорошая пара к гинкго для тренировки быстрой речи – повторите быстро пять раз “гуигнгнмы сгноили гинкго”). Но название Солсберия действительно было, и оно не пропало, его довольно настойчиво внедряли разные ботаники, и оно дожило до наших дней и зафиксировано в ботанических трудах как вполне законный, но не признанный систематическим синоним, и даже и сейчас имеет некоторое употребление (Salisburia biloba и даже Salisburia ginkgo, чтоб уж ничего не пропадало). Его пытались приделать к разным культиварам гинкго, и возможно, подвидам, если таковые действиельно есть. Можете, чтобы далеко не ходить, хоть википедию посмотреть, хоть базу данных садов Кью – есть в статье про Gingko biloba этот синоним – солсберия .
Солсбери научно описал эрантис в 1807 году, и статья эта в Трудах Линневского лондонского общества вполне сейчас доступна. Вот мы в неё и залезем, раз можно. Профессия у нас такая – по научным статьям шариться, хлебом не корми. Залезаем, читаем сначала, как Солсбери едко шпыняет Линнея, упрекая того в том, что такому великому человеку недосуг было разбираться в деталях строения цветка этого растения и определять принадлежность к родовому таксону. И описывает растение, и мы узнаем, что до Солсбери коллеги ботаники и последователи Линнея считали это растение не аконитом, а морозником – так и называли: Морозник зимний (согласитесь что сочетание мороза и зимы органичнее чем весны и зимы). Но Солсбери аккуратно разобрал строение растения и доказал, что Линней и его последователи просто не умели нормально анализировать строение цветка, и что оно не имеет отношения к роду Морозник (Helleborus), а что его нужно выделить в отдельный род, нзванный им как раз Eranthis. Вот оно, это слово, на глазах рождается! А почему? Вот сейчас нам мистер Солсбери объяснит, почему ему так мил аттический диалект древнегреческого и при чём тут весна. Ой! Что такое?
Еле разборчивым шрифтом на пожелтевших страницах старинного журнала на обычной для ботаников латыни сказано: название сложилось из двух корней – εραω – что совсем не весна, а первое лицо единсвенного числа глагола любить – люблю, как положено в грамматиках древних языков, на латыни amo, чтобы уж совсем без вариантов, это как в современном итальянском. Слово это известно всем, от этого корня и Эрос и эротика, хотя изначальное значение глагола весьма широко, вполне соответстует нейтральному широкому смыслу аналогичных слов в современных языках – любить во всех смыслах, нравиться, и так далее. Ну и обычное -антос- цветок. Получается никакой не весенник, а что-то типа любицветника, или милоцвета. И прямо там же объяснил придуманное название лапидарной латынью четырьмя словами – floribus tempestate inclementi amabilibus – что приблизительно означает – название эрантис дано, потому что это премиленькие цветочки в суровое время года. Вот какой наблюдательный и поэтичный человек был этот ершистый плагиатор – подметил, что суровой зимой, когда небо серо, дует ледяной ветер, хлещет дождь, и хочется завалиться в паб пропустить пинту-другую доброго портера, а не шляться по дорожкам пустых парков, встретить вдруг (по дороге в паб) на серой земле эти симпатичные цветочки очень мило (заметим правда, что распускаются они только на солнце, а в пасмурную погоду будут закрыты). Вот так. Никакой весны, и толкование названия авторское разночтений не предполагает. Так кто же и когда переобозвал это от слова “весна”?
Это оказалось нетрудно установить. Оказывается, если вбить в гугл эти четыре слова – floribus tempestate inclementi amabilibus – то выясняется, что уже был один дотошный человек, который обратил внимание на это противоречие с названием. И сделал это современник и коллега Солсбери, весьма видный английский ботаник и садовод Джон Лудон уже в 1831 году, то есть буквально по горячим следам – и что самое главное, он указал источник ошибочного толкования названия через весну, и это оказалось чрезвычайно авторитетным справочником-регистром всех садовых растений в Британии – Hortus britannicus – Сад Британии. Именно там это растение было описано сразу после смерти Солсбери, и с неправильным толкованием – напортачили составители, поленились проверить, видимо, ещё не остыла у них неприязнь к покойному, кушать уже могли, а вот лично читать его статьи – нет. Сами придумали. И ничего сделать с этим так и не удалось, что весьма странно, потому что этот Лудон был в английском садоводстве большим авторитетом, и даже редактором одного из последующих изданий Сада Британии – я подозреваю, потому что не хотелось или по какой-то доугой причине было невозможно бросать тень на авторитет предшественников. И так авторитетное издание закрепило неверный смысл и так он и остался на века, пошёл уже оттуда по словарям и энциклопедиям. Интересно ещё и то, что есть другое растение, название которого разбирается точно так же как и название Эрантиса – Эрантемум, что означает практически то же самое – от того же erao – люблю, и вторая часть тоже связана с цветением. Вид Eranthemum pulchellum – тропический вечнозелёный кустарничек из Юго-Восточной Азии, цветущий мелкими голубыми цветками в соцветиях, и в тропиках люди, привычные к огромным роскошным растениям с вонючими цветами поперёк себя шире сильно умиляются, увидев эти скромненькие, голубенькие, как бы мы сказали, незабудочки, хотя больше это похоже на свинчатку. Ещё и эпитет – pulchellum – что значит миленький, красивенький – итого Милоцвет миленький, тропический, у нас не растёт и хорошо, у нас нормальная незабудка есть. Такой же милоцветик получается, только тропический. Полный родственник по названию и по смыслу названия.
И вот, написал я про это солсберецкое недоразумение удовлетворённый тем, что нашёл наконец разгадку странного названия, и вышел в сад. И посмотрел на то место, где уже отцветший эрантис завязал семена. И вдруг оторопел, осознав, что однажды давно посаженный эрантис за многие годы довольно сильно переполз. Он сеется, и понемногу отрастает немного в других местах. И вот он переполз – и не куда-нибудь… а ровно под крону гинкго! Которое за это время изрядно вымахало из малюсенького прутика. Растение, описанное Солсбери, переползло под дерево, носившее имя Солсбери, данное потому, что английские ботаники пытались извиниться за несправедливость к коллеге и прижизненное пренебрежение его описаниями! Солсберецкое тянется к солсберецкому – совершенная мистика!! И растёт и цветёт теперь солсберецкий милоцветик ровно под солсберией!!! Такая память получилась немного незадачливому английскому ботанику, которому не повезло в жизни, но повезло в мире растений.
Сага о солсберецком милоцветике
Так что же там не так с названием этого растения? Вот полюбуйтесь, например, на описание в википедии. Там прямо сказано, что родовое название Eranthis происходит от корня Er – весна, и anth – цветок. А очень распространённый видовой эпитет – hyemalis – значит “зимний”. Получается Весенник зимний. Но это явно составителей русской ботанической номенклатуры укололо, и вместо зимнего в русском названии стало “зимующий”. Весенник зимующий. Простите, а что в нём зимующего? По характеру роста это обычный весенний эфемероид. Или же по-другому геофит – но таковы вообще все травянистые многолетники наших краёв, зимующие в виде подземных луковиц, клубней, корневищ и так далее. Кончилась зима, выходит стебель с одиночным цветком. Распускается, через неделю отцветает, одновременно вытягивается и увеличивается, даёт семена и через месяц самосеется и исчезает. Так все многолетние растения надо называть зимующими. Но латинский эпитет всё же не “зимующий”, а именно “зимний”, “зимующий” появился у нас, как естественная реакция на неуклюжее сочетание весенник-зимний. И в мягком климате Европы, где это растение распространено и в дикой флоре, и в культуре оно цветёт именно зимой – бесснежной европейской зимой, часто уже в феврале. Мы, люди севера, можем криво усмехнуться и заметить, что у них там в европах что осень, что зима, что весна, сам чёрт не разберёт, всё одинаково. Э, нет, не одинаково, и любой европееец элементарно отличает свою зиму от весны. Даже я, хоть и не европеец никакой, а простой советский человек, тоже элементарно отличаю европейскую зиму от европейской весны. Эрантис там цветёт именно зимой, поэтому эпитет hyemalis – именно зимний. Да, но название-то, как нам сообщают буквально все, всё равно от корня er – весна.
В этом месте сомнения начинают сильно увеличиваться. А что за корень такой, что-то я никогда не слышал про другие слова с этим греческим корнем. Правда весна так называлась у древних греков? Обычно у греческих корней куча слов производных во всяких ботанических и зоологических названиях. А тут что-то больше ничего не попадается. Ищем корень, как там весна у древних греков? В древнегреческом это εαρ – похоже (в древних языках нет дифтонгов, поэтому это не совсем слитное -эр-, но похоже), тем более, что еще немного поиска, и выясняется, что в аттическом диалекте языка это именно ηρ – эр, впрочем это фактически одно и то же, а произношение древнегреческое не будем тревожить, не слышал его никто, только ученые могут как-то его реконструировать. Если немного поусерднее поискать, всё же находятся растения с названиями, включающими этот корень и точно с значением “весна, весенний”. Это целый рода в семействе подорожниковых – Эринус (вот это точно был бы весенник, ничего больше в названиии нет, а название дал сам Диоскорид, но для нас это растение неродное, хотя и вполне встречающееся в культуре на альпийских горках, и даже семена в продаже бывают вида Эринус альпийский). И ещё на тех же горках часто встречаются растения рода Драба из капустных, у некоторых признано синонимическое название Erophila – что-то типа веснолюбки, особенно хорошо смотрится Erophila verna, что значит веснолюбка весенняя – весны не бывает много, и в одном названии можно соединить и греческое, и латинское слова для этого времени года. Есть еще и насекомые с таким корнем и тоже с явным смыслом весны. В общем, вроде нет проблем и толкование Эрантиса как весеннего цветка начинает казаться совершенно очевидным.
Но нет, что-то опять колет… Весенник зимний! А осенника летнего у вас нет? А что за человек такое название дал, кстати? Может дурак какой, назвал просто от дури, а нам голову ломать…
Человек оказался весьма непростой, точно не дурак, хотя себе на уме сильно. И здесь ещё одна занятная вещь выплывает ещё до человека. Вот, у большинства обычных для флоры растений есть научное название, а есть народные, обыденные, в разных языках и даже диалектах разные – разбирать их всегда большое удовольствие. А тут смотрим – какой язык ни возьми, везде eranthis. А простые люди-то как это называли? Выйдет весной деревенское дитя за околицу, нарвёт жёлтеньких цветочков, сплетёт веночек – и к матери – что за цветочки, малые дети везде любопытные, пока в школу не начнут ходить. А мать, такая, вытерев натруженные руки о передник и отвернувшись от коровы – о, да это же настоящий Эрантис хиемалис, детка. Во как!
Совсем неправдоподобно. Немного порывшись, выясняем, что цветок это знали задолго до того, как ученые ботаники озаботились описанием, и называли как-то типа зимнего аконита – листья похожи, а цветет зимой, и так мимолетно, что трудящийся человек из простого народа вряд ли имеет много шансов обратить на него внимание, поэтому и неувязка – по виду цветов с аконитом это сложно перепутать, но кто же часто видел цветы эрантиса, а листья торчат долго и действительно немного напоминают аконитовые. И у аконитов уже полно народных названий.
Хорошо, согласились, заодно заметили, что цветок все же и в народе с зимой связывали, а не с весной. И переходим к человеку, давшему название, тому самому Salisb. в научном названии растения Eranthis hyemalis Salisb. – это сокращение от Salisbury – Солсбери. И начинается тут настоящая солсберецкая история, но почти без жертв и даже без шпиля. Описал растение английский ботаник Ричард Солсбери. Человек это был крайне дотошный и аккуратный, но имел несколько недостатков. Был высокомерен, имел несносный характер, терпеть не мог Линнея и его систему, и в своих статьях на каждой странице шпынял великого отца систематики, упрекая того в поверхностности, а его систему – в полной несостоятельности. Ничего особенно криминального в этом нет, систематика растений Линнея действительно очень сырая и схематичная, ее очень сильно дорабатывали и перерабатывали уже последователи, но в Англии конца 18-го века Карл Линней был в большом почете, множество учёных мужей бросились описывать растения и находить им место в систематике, и коллеги ботаники не жаловали Солсбери за такое отношение к классику и отцу-основателю. И в качестве ещё одной забавной детали про “их нравы” заметим, что поливать грязью Линнея Солсбери умудрялся не где-нибудь, а в Журнале Линневского Лондонского общества, и ничего, печатали, так у них до сих пор принято – редактору может не нравится ни автор, ни статья, но если она написана по правилам и по делу, отказать в публикации невозможно, потому что это было бы преступлением перед наукой, ведь в статье может сообщаться нечто чрезвычайно важное. Но самого автора сильно не любили. Не любили, но печатали – имел право, человек учёный, делом занят, растения описывает мастерски. И всё было бы отлично, но однажды он сильно подставился – в одном из сочинений Солсбери был найден плагиат из сочинения другого видного английского ботаника Брауна, которого как раз и любили, и уважали. После этого Солсбери было отказано в признании, его труды были вычеркнуты из научного оборота, сам он стал изгоем, его не только перестали печатать, но и негласно решили не пользоваться теми его трудами и описаниями, которые вышли до этого конфуза. В общем, современная культура отмены вовсе не сейчас родилась – это ведь ровно такой же случай, как когда актера задним числом вырезают из уже отснятого фильма. Не будем слёзы лить, плагиат вещь плохая, хотя понять, как мог вполне квалифицированный человек так подставиться, ведь текст он передрал у одного из столпов английской науки о растениях, все сочинения которого были на виду. Что-то в этом есть странное, но уже невозможно понять, кто тогда кого подставил, возможно, ему так отомстили за дурной характер и непочтительное отношение к Отцу систематики.
И только когда он умер в 1829 году, коллеги-ботаники стали разбрать его наследие, и поняли, что Солсбери так тщательно и аккуратно описал множество растений, что выбросить его труды означало бы что все это надо делать заново, и это тоже очень нехорошо. И в этом месте опять всплывает подозрение, что человека просто подставили, и потом немного совесть заела. Все понемногу оттаяли, заслуги признали, раскаялись, и чтобы как-то загладить вину даже предложили дать имя Солсбери такому знаменитому и уникальному растению как гинкго. Очень мудрая мысль, между прочим, ведь слово гинкго никому ничего не говорит, это вовсе не реликт, современный растению, а просто странное заимствование из восточных языков, да еще и с глупой ошибкой, случайно укоренившееся в обиходе. Можно было бы выкинуть без сожаления, тем более что язык сломаешь произносить что по-английски, что по-русски (вот кто сходу помнит, оно гинкго или гингко?! – второй вариант выглядит хоть немного, но приятнее и удобопроизвносиме, но правилен первый). Скорбящие коллеги предложили переименовать гинкго в… Солсберию. Ну, тут только шпиля не хватает, но увы, название не прижилось и мы так и выговариваем это гинкго (если кто помнит, как звали лошадей-интеллектуалов у Свифта, то это хорошая пара к гинкго для тренировки быстрой речи – повторите быстро пять раз “гуигнгнмы сгноили гинкго”). Но название Солсберия действительно было, и оно не пропало, его довольно настойчиво внедряли разные ботаники, и оно дожило до наших дней и зафиксировано в ботанических трудах как вполне законный, но не признанный систематическим синоним, и даже и сейчас имеет некоторое употребление (Salisburia biloba и даже Salisburia ginkgo, чтоб уж ничего не пропадало). Его пытались приделать к разным культиварам гинкго, и возможно, подвидам, если таковые действиельно есть. Можете, чтобы далеко не ходить, хоть википедию посмотреть, хоть базу данных садов Кью – есть в статье про Gingko biloba этот синоним – солсберия .
Солсбери научно описал эрантис в 1807 году, и статья эта в Трудах Линневского лондонского общества вполне сейчас доступна. Вот мы в неё и залезем, раз можно. Профессия у нас такая – по научным статьям шариться, хлебом не корми. Залезаем, читаем сначала, как Солсбери едко шпыняет Линнея, упрекая того в том, что такому великому человеку недосуг было разбираться в деталях строения цветка этого растения и определять принадлежность к родовому таксону. И описывает растение, и мы узнаем, что до Солсбери коллеги ботаники и последователи Линнея считали это растение не аконитом, а морозником – так и называли: Морозник зимний (согласитесь что сочетание мороза и зимы органичнее чем весны и зимы). Но Солсбери аккуратно разобрал строение растения и доказал, что Линней и его последователи просто не умели нормально анализировать строение цветка, и что оно не имеет отношения к роду Морозник (Helleborus), а что его нужно выделить в отдельный род, нзванный им как раз Eranthis. Вот оно, это слово, на глазах рождается! А почему? Вот сейчас нам мистер Солсбери объяснит, почему ему так мил аттический диалект древнегреческого и при чём тут весна. Ой! Что такое?
Еле разборчивым шрифтом на пожелтевших страницах старинного журнала на обычной для ботаников латыни сказано: название сложилось из двух корней – εραω – что совсем не весна, а первое лицо единсвенного числа глагола любить – люблю, как положено в грамматиках древних языков, на латыни amo, чтобы уж совсем без вариантов, это как в современном итальянском. Слово это известно всем, от этого корня и Эрос и эротика, хотя изначальное значение глагола весьма широко, вполне соответстует нейтральному широкому смыслу аналогичных слов в современных языках – любить во всех смыслах, нравиться, и так далее. Ну и обычное -антос- цветок. Получается никакой не весенник, а что-то типа любицветника, или милоцвета. И прямо там же объяснил придуманное название лапидарной латынью четырьмя словами – floribus tempestate inclementi amabilibus – что приблизительно означает – название эрантис дано, потому что это премиленькие цветочки в суровое время года. Вот какой наблюдательный и поэтичный человек был этот ершистый плагиатор – подметил, что суровой зимой, когда небо серо, дует ледяной ветер, хлещет дождь, и хочется завалиться в паб пропустить пинту-другую доброго портера, а не шляться по дорожкам пустых парков, встретить вдруг (по дороге в паб) на серой земле эти симпатичные цветочки очень мило (заметим правда, что распускаются они только на солнце, а в пасмурную погоду будут закрыты). Вот так. Никакой весны, и толкование названия авторское разночтений не предполагает. Так кто же и когда переобозвал это от слова “весна”?
Это оказалось нетрудно установить. Оказывается, если вбить в гугл эти четыре слова – floribus tempestate inclementi amabilibus – то выясняется, что уже был один дотошный человек, который обратил внимание на это противоречие с названием. И сделал это современник и коллега Солсбери, весьма видный английский ботаник и садовод Джон Лудон уже в 1831 году, то есть буквально по горячим следам – и что самое главное, он указал источник ошибочного толкования названия через весну, и это оказалось чрезвычайно авторитетным справочником-регистром всех садовых растений в Британии – Hortus britannicus – Сад Британии. Именно там это растение было описано сразу после смерти Солсбери, и с неправильным толкованием – напортачили составители, поленились проверить, видимо, ещё не остыла у них неприязнь к покойному, кушать уже могли, а вот лично читать его статьи – нет. Сами придумали. И ничего сделать с этим так и не удалось, что весьма странно, потому что этот Лудон был в английском садоводстве большим авторитетом, и даже редактором одного из последующих изданий Сада Британии – я подозреваю, потому что не хотелось или по какой-то доугой причине было невозможно бросать тень на авторитет предшественников. И так авторитетное издание закрепило неверный смысл и так он и остался на века, пошёл уже оттуда по словарям и энциклопедиям. Интересно ещё и то, что есть другое растение, название которого разбирается точно так же как и название Эрантиса – Эрантемум, что означает практически то же самое – от того же erao – люблю, и вторая часть тоже связана с цветением. Вид Eranthemum pulchellum – тропический вечнозелёный кустарничек из Юго-Восточной Азии, цветущий мелкими голубыми цветками в соцветиях, и в тропиках люди, привычные к огромным роскошным растениям с вонючими цветами поперёк себя шире сильно умиляются, увидев эти скромненькие, голубенькие, как бы мы сказали, незабудочки, хотя больше это похоже на свинчатку. Ещё и эпитет – pulchellum – что значит миленький, красивенький – итого Милоцвет миленький, тропический, у нас не растёт и хорошо, у нас нормальная незабудка есть. Такой же милоцветик получается, только тропический. Полный родственник по названию и по смыслу названия.
И вот, написал я про это солсберецкое недоразумение удовлетворённый тем, что нашёл наконец разгадку странного названия, и вышел в сад. И посмотрел на то место, где уже отцветший эрантис завязал семена. И вдруг оторопел, осознав, что однажды давно посаженный эрантис за многие годы довольно сильно переполз. Он сеется, и понемногу отрастает немного в других местах. И вот он переполз – и не куда-нибудь… а ровно под крону гинкго! Которое за это время изрядно вымахало из малюсенького прутика. Растение, описанное Солсбери, переползло под дерево, носившее имя Солсбери, данное потому, что английские ботаники пытались извиниться за несправедливость к коллеге и прижизненное пренебрежение его описаниями! Солсберецкое тянется к солсберецкому – совершенная мистика!! И растёт и цветёт теперь солсберецкий милоцветик ровно под солсберией!!! Такая память получилась немного незадачливому английскому ботанику, которому не повезло в жизни, но повезло в мире растений.
Воробьи явно больше всего остального интересуются лиственницей. ЧТо-то там ищут и явно клюют. Всматривался я, всматривался, наводил объектив, но долго не мог понять, что там. Идея о том, что на лиственнице много каких-то насекомых, мне не казалась очень вероятной (летом я пойму, что это довольно поверхностное суждение, и лиственница вполне привлекательное растение; да и вообще, нет, наверное, такого растения, которое кто-нибудь не хотел бы съесть). Но сейчас насекомых вроде точно нет – я обследовал некоторые ветки, на которых очень часто копались воробьи, и не нашёл ничего подозрительного. Наконец мне повезло – несколько воробьёв возились на расстоянии прямой видимости и без препятствий. Теперь я точно знаю, что они клюют и даже выклёвывают – молодые почки. И судя по настойчивости и числу воробьёв, одной-двумя там дело не обходится: недосчитаться можно сотен. Ну и чёрт с ними, на лиственнице их многие тысячи, а во-вторых, у лиственницы почки возобновляются – я просто ни разу не видел веток лиственницы, на которой отсутствовали бы боковые побеги, или были бы какие-то непонятные плеши. Ну и хорошо, просто будем считать, что происходит своеобразное прищипывание. Но вопрос другой – зачем они это делают, неужели в почках так много питательного? Вполне возможно, между прочим, почка в момент выдвижения получает всё запасенное питание и в ней активно идут процессы выработки всяких полезных веществ. Но небольшое исследование по литературе (подробнее когда-нибудь отдельно) показало другую возможную цель такого внимания к молодым почкам. Я озадачился вопросом, а откуда птицы берут красители для своих великолепных перьев. И оказалось, что многие (но не все) получают их именно с пищей, и что это в основном так называемые каротиноиды – жёлтые и оранжевые красители, содержащиеся во всех листьях и почках. Птицам нужна эта растительная пища. И хотя с тем же успехом можно было бы жевать старый лист, птицы не идиоты, и хотят, как все разумные существа, чтобы было и полезно и вкусно. Старый лист жуйте сами – у вас много всяких безумных диет, что там только в дело не идёт – говорят нам птицы, – а нам приятнее молодые почки.
Остальные гости сада почти все уже отметившиеся. По-прежнему много чижей, и уже хорошо поживших и повидавших разные страны, и молодых, после первого путешествия. Перелетают с дерева на дерево, купаются, сидят с видом заинтерессованного любопытства – разное знакомые птицы говорили про места, куда приходится возвращаться каждую весну, но так, прилетели уже давно, но ничего плохого не видно, даже наоборот – тепло, светло, еда есть, жить можно.
Чижи тоже не дураки почки поклевать. Причём не только от лиственницы, но и на яблоне. Про яблоню конечно вариант с вытаскиванием оттуда насекомых кажется более вероятным. Но догадка, пришедшая мне в голову от наблюдения за воробьями, скорее всго работает и здесь – роскошный жёлтый наряд свой чижи не за морем на базаре купили. Им тоже нужны растительные пигменты, каротиноиды. И тогда становится еще более понятно, почему молодые птицы имею раскраску побледнее – не только потому что это сама по себе хорошая идея: молодой птице лучше не выпендриватся, чтобы не попасть на обед ястребу или другому любиьелю свежих мяс. Но и просто дело в том, что не сразу накопишь краску: сколько всяких листочков и почек надо слопать, а молодому растущему организму хочется чего-нибудь повкуснее и попитательнее – червячков да букашек, а там, как назло, никакой нужной краски и нет. Вот и приходится носить кацавейку в мелкую крапинку и объяснять это всем, что вот так мы отврагов спасаемся. Конечно, есть у этой гипотезы изъян: синицы-то уже с раннего детства цветные. Но поналюдайте за ними – видно, что у молодёжи одёжка побледнее, чем у настоящих, видавших виды взрослых, за плечами которых не одна зима (а две или три, но в такой сложной жизни каждый год идёт за десять наших).
И вновь аномалии тёплого апреля. Ещё полно первоцветов, а уже лезут серьёзные растения, и первые нарциссы, удивительно, но не видовые маленькие, а серьёзные махровые – ну это просто им с местом повезло – есть у меня такое сухое местечко под плетистой розой – там и роза, и клематисы, и девичий виноград высасывают всю воду, и нарциссам хорошо – сухо, да и тепло. Вот они там отлично прижились и лезут раньше всех.
Острые цветовые акценты создаёт только вылезающие листва барбарисов Тундберга, хвоя и шишки лиственниц Кемпфера, ювенильная хвоя и микростробилы можжевельников. И очень интересные растения – белокопытник и мукдения, но сегодня не буду о них рассказывать подробнее, чтобы не перебивать историю того, как на третьего президента США по ошибке повесили растение нашей дальневосточной флоры. И что уже совсем ни в какие ворота не лезет – уже распускаются великолепные рябчики и … продолжают цвести галантусы, совсем вытянувшиеся и ставшие особо изящными и стильными. Когда ещё будет шанс им встретиться и помериться великолепием: мой выбор за галантусами, хотя и рябчики хороши.
Лазоревке тоже сильно хотелось искупаться, но было как-то стеснительно, на пруду всё время шумно плескались рябинники, но ближе к вечеру удалось улучить минутку. Плеск был слышен издалека, но очевидно не рябинниковый, я стал крадучись выдвигаться на рубеж съёмки, плеск продолжался, но никого видно не было. Наконец секрет раскрылся – птица выбрала самый дальний и самый укромный уголок, за веткой лиственницы, почти незаметно со всех направлений кроме одного маленького просвета – и там с огромным удовольствием плескалась, окунаясь с головой, долго отряхиваясь, и снова окунаясь – стоило ли тогда отряхиваться, но птице виднее, в коучах не нуждается. Из-за такой длительной процедуры вконец промокла и стала похожа – на мокрую лазоревку. И как в таком виде в приличном обществе появиться? К счастью, солнце уже ехало к закату, и можно было тихонько ретироваться на ночлег.
Самые большие любители купания – рябинники. Где-то неподалёку они явно учредили гнездо, но процесс строительства и благоустройства грозил сильно затянуться, потомоу что весь день птицы по многу раз слетают к пруду, шумно плещутся и затем долго сидят на ветках вишни, укладывая и просушивая перья с кокетливым видом. Как можно в таком режие что-то сделать, трудно даже представить. И что за страсть такая к купанию – ни одна другая окрестная птица даже близко не сравнится с этими шумными и довольно бесцеремонными существами.
Скворцы – полная противопложность рябинникам. Песни уже почти все спеты, и скворцы весь день заняты делами, почти их и не увидишь. Только ближе к вечеру находится время и на пруд слетать, и немного присесть. Удивительно красивая птица. Иногда можно заметить и еще более редких гостей. Не столько даже редких, потому что песни их слышны отовсюду и очень часто – но поймать в объектив камеры очень непросто. Зябликовы трели и рюмление – одни из основных птичьих звуков с ранней весны и до середины лета, а увидеть живьём непросто. Но вот зябликова подруга всё же тоже решила искупаться и засветилась. А вот и пеночка пожаловала: кто это, теньковка или весничка. Голос подавать пока не хочет. Сначала я подумал, что точно весничка, но лапки вроде тёмные, да и дальше будут одни теньковки, а весничек я этим летом так и не встречу (я ещё подумаю, ьак ли это, но вроде так – это я вперёд забегаю). А вот и славка – только один кадр и то нечёткий – мелькнула в кусте туи и пропала: серая или завирушка, трудно сказать. Позже будет много звучать черноголовка, и тоже трудно будет её в кадр поймать. Ну вот, к концу тёплого апреля уже немало разных птиц отметилось в границах сада.
Очень интересный текст и фотографии на высоте! птахи просто прелесть
Спасибо. Наконец немного получилось снимать магнолию – ощущение сияющей белизны. Фотографии всегда тусклее оригинала, потому что не умеют излучать свет, а лепестки на дневном свету умеют.